Название: Сёма, Рус и Айога
Цикл Таёжный город К.
Автор: sillvercat для fandom Russian original 2024
Бета: Xenya-m
Канон: ориджинал
Размер: миди, 8333 слова
Пейринг/Персонажи: Игнат Сёмин (Сёма), Фёдор Иванов (Гризли), Толян Охрименко (Рыжий), Руслан (Рус), Айога и другие жители таёжного города К.
Категория: джен, прегет
Жанр: детектив, мистика, драма, повседневность, немного хоррора, немного юмора
Рейтинг: R
Краткое содержание: Таёжный город К. — совершенно фантастическое место: там менты цитируют классиков, а в обычной общаге поселяется необычная девушка со сверхспособностями.
Примечание: Время действия — осень 1996 года.
Упоминаются события, произошедшие в сюжете мини команды Захолустья-2020 «Пёс на стене», миди команды Русориджей-2022 «Ладонь на стене»; миди команды Русориджей-2023 «Женщина на стене».
Каждая часть может читаться отдельно; разрешение на продолжение получено.
Предупреждение: смерть второстепенных персонажей, рейтинг за кровь
Ссылка: здесь.

«Маятник качнётся — сердце замирает.
Что кому зачтётся — кто ж об этом знает?
Кто кому по нраву, кто кого в опалу,
Что кому по праву выпало-попало...
Что судьба нам, братцы, к ночи напророчит?
Станет улыбаться или не захочет?...
Мы одни и плеть им, мы одни узда им.
Мы всегда успеем, мы не опоздаем.
Настал час заката — маятник качнётся...
А без нас, ребята, драка не начнётся.
А без нас, ребята, драка не случится.
Надо ж нам когда-то с жизнью разлучиться...
Что судьба нам, братцы, к ночи напророчит?
Станет улыбаться, или не захочет?..
Мы поставим свечи, мы грустить не станем.
Выпал чёт иль нечет — завтра же узнаем...»
(Александр Градский)

Пока «лихие девяностые» неспешно катились по стране, с неумолимостью и равнодушием Молоха перемалывая экономику когда-то великой страны и жизни её граждан в труху, в Ленинском райотделе милиции таёжного города К. тоже происходили перемены. Неизменным оставался только Гризли, стоически возглавлявший свою «уголовку», словно несокрушимый утёс в море творившегося вокруг бардака. Правда, микроинфаркт он всё-таки получил — не вынесла душа поэта, — но, как бы ни кудахтала над ним любящая супруга, требуя немедленного ухода с адовой работы, где к тому же ещё и платили теперь крайне нерегулярно, свой райотдел и своих ребят он не бросил.

Сёма, то есть Игнат Сёмин, так и не женился на своей Светке, с которой то разбегался, то снова сбегался, втихаря радуясь тому, что хотя бы спиногрызов с ней не завёл. Зато получил должность старшего опера вместе с горой нового головняка и гипотетической прибавкой к зарплате. А вот его напарник по розыскной работе, закадычный дружок Рыжий Толян, балабол и весельчак, оставил-таки родимый райотдел, чтобы заняться прибыльным, но весьма опасным бизнесом на пару с тестем — пригонять из Владика в город К. подержанные «японки». Сёме это ой как не нравилось — в тайге по краю находили немало трупов таких же предприимчивых «коммерсов», но Толян его разумных предупреждений слушать не желал, ехидно интересуясь, давно ли сам Сёма валялся в больничке с пулей в правом бедре. «То-то же, — назидательно говорил он в ответ на мрачное молчание друга, — я хоть своё бабло за риск имею». И подогнал Сёме тачку по дешману — вишнёвую «тойоту», которую Сёма про себя звал Деткой и всячески обихаживал. Толян же с беспечной ухмылкой ему заявил: «Замочат меня если — чтоб нашёл и урыл гадов». На что Гризли, присутствовавший при этом милом разговоре, традиционно показал долбоклюю пудовый кулак, а Сёма лишь безмолвно кивнул, соглашаясь. На том и порешили.

Так или иначе, Сёме срочно требовался напарник. Наступала осень, сопки над Амуром порыжели и запунцовели, в разгаре была кетовая путина, а кадры в райотдел всё не приходили. Зато когда пришли, вернее пришёл, то Сёма только крякнул.

Случилось это поутру, когда от губ уже шёл парок на выдохе, а задница в джинсах без китайских шерстяных подштанников начинала подмерзать. Детка весело пиликнула сигналкой на стоянке, а Сёма бодро поскакал в родную ментовку, предвкушая утреннюю чашку кофе и весёлые балясы с Верочкой, новой секретаршей Гризли, рыженькой хохотушкой. Однако балясы и кофе обломились: Верочка смирно сидела на рабочем месте, мучая электрическую японскую пишмашинку, тоже, кстати, подогнанную вездесущим Толяном. Толян разорялся насчёт того, что у японцев, мол, на каждом портовом складе взаправдашние компьютеры стоят, но Сёма таким байкам не верил. На кой на складе компьютеры? Это всё равно что ему, Игнату Сёмину, матёрому оперу, сейчас компьютер выдать за каким-то рожном.

Обитая чёрным дерматином дверь в кабинетик Гризли распахнулась, оттуда монументом выдвинулся он сам, смерил Сёму задумчивым взглядом из-под густых бровей и кратко проронил:

— Заходи.

Сёма так же, взглядом, попытался справиться у Верочки, что с начальством — в воздухе явно пахло если не грозой, то чем-то тревожным, — но та лишь опустила густо накрашенные ресницы и едва заметно качнула головой: иди, мол, сам всё узнаешь.

Но не утерпела — её страшный шёпот догнал Игната уже в дверях кабинета:

— Там новенький! Кадровики прислали.

Сёма только брови вскинул и через полминуты уже пожимал крепкую ладонь поднявшегося с колченогого стула незнакомого парня в такой же, как у него, короткой коричневой кожанке и джинсах-варёнках.

Встретив ответный цепкий взгляд незнакомца, Сёма по привычке тут же нарисовал его словесный портрет: двадцать восемь — тридцать лет, спортивного телосложения, рост примерно сто восемьдесят, плюс-минус, славянского типа, глаза серые, нос прямой, волосы русые, коротко стриженные, без особых примет… Тут он мысленно запнулся. Когда парень чуть развернулся, Игнат увидел на его лице шрам, перечеркнувший левую скулу и скрывающийся под волосами. «Пуля, вскользь прошла», — тут же определил он. И шрам был явно свежим.
Бывалый новичок-то.

Гризли, всё это время молча сидевший за своим столом, сложил перед собой огромные ладони домиком, как премьер Черномырдин, и наконец изрёк:

— Игнат Сёмин, старший оперуполномоченный. Руслан Ковалёв, наш новый опер, Красноярская школа милиции, два месяца как из Чечни.

— Из Чечни? — невольно выдохнул Сёма.

Гремевшая где-то в кавказских горах война далёкого от неё города К. коснулась мало, но новости по телику да передачки типа невзоровских «600 секунд» мотали нервы изрядно. Закончилась всё, и слава богу.

Раньше служить с теми, кто вернулся оттуда, Игнату не доводилось.

— А чего к нам? — вырвалось у него. — То есть… э-э-э… — спохватился он, сообразив, что вопрос прозвучал как-то не очень красиво.

Парень кривовато усмехнулся.

— Типа чего я по контракту в армейке не остался? Война задолбала.

Без политесов, но честно.

— Типа почему в такую даль, — вывернулся Сёма. — Родня здесь, что ли?

Он ощущал непонятную робость перед этим парнем со шрамом на скуле. Хоть сам он прошёл, как говорится, в последние несколько лет и Крым, и Рим, но… между службой в ментовке, пускай она была опасна и трудна и далее по тексту… и настоящей войной была всё-таки разница.

— Родня, — скупо проронил Руслан. Чересчур скупо, вот что.

— Значится, так, — Гризли хлопнул ладонью по столу. — Присаживайтесь оба, чего встали, как надолбы. Давай, Игнат, вводи Руслана в курс дела, изложи, как у нас тут и что. Я тоже послушаю.

— Э-э, — снова промямлил Сёма, попытавшись усовестить начальство укоризненным взором. Начальство злорадно ухмыльнулось, и Сёма, ещё раз вздохнув, с не меньшим злорадством сообщил: — Зарплату задерживают, типа выдали тебе ПМ — и крутись как знаешь. Работы много, бумажек ещё больше, работа х…реновая, малолетник бандюков-беспредельщиков развелось немеренно.

Гризли невозмутимо кивал большой, обритой наголо башкой на каждый Сёмин пассаж. Всё, что говорил подчинённый, было сущей правдой, сияющей, как алмаз: и денег вовремя не платили, и бумажками душили, и криминальная обстановка в городе К. оставляла желать. После отсидки тут задержались два крутых «вора в законе», местные уроженцы, быстренько начавшие с помощью своей кодлы прибирать к рукам тупой молодняк в школах и шарагах. Даже что-то типа пионерлагерей на амурских островах для них организовали, чтобы научить жизни «по понятиям». Научили. И начали притравливать этих волчат на своих противников — местные спортивные группировки. Тогда-то, разгоняя одну из «пацанских» разборок, Сёма и словил пулю в ногу. Перебитая кость по сию пору ныла к дождю, как у какого-то древнего деда.

Всё это он изложил вновь прибывшему, опустив интимные подробности про ноющие кости. Руслан слушал сосредоточенно, хмурил тёмные брови, будто прикидывал что-то. Он вовсе не был похож на разбитного долбоклюя Толяна, вернее, был полной его противоположностью, если уж на то пошло. Сёма не знал, хорошо это для дела или плохо.

— А что вообще в городе с экономикой? — внезапно спросил новенький, и Сёма снова ощутил прилив некоего почтения. Парень зрил в корень. Базис несёт на себе надстройку, с разваленными заводами и хозяйством вообще любой самый благополучный город превращается в гетто с озлобившимися аборигенами, готовыми пырнуть ножом всякого, кто поблагополучнее.

— «Судак» и авиастроительный пока работают, — сдержанно пояснил он.

«Судаком» все называли судостроительный завод, выпускавший когда-то атомные подлодки, а сейчас — катера на подводных крыльях для богачей. Ну и нехай. Лишь бы цеха не закрывались. Модель подлодки в натуральную величину — для тренировки моряцкого состава — по сию пору высилась на окраине города, пугая приезжих: была она здоровенной, мрачной и более всего походила на заброшенную тюрьму. Зато верткие истребители Су — «сушечки», как горожане их ласково называли, — авиазавод имени первого космонавта планеты исправно поставлял в Китай, расплачивавшийся с городом К. собачьими шубами и мясными консервами «Великая стена». Что, собственно, и позволило городу К. не вымереть в самые хреновые годы.

Сёма навсегда запомнил, как после огромного перерыва в небе зарокотала первая «китайская» «сушка» и все прохожие, как один, остановились, запрокинули головы, почти благоговейно уставившись ввысь, где таял белый перистый след от пролетевшего наконец самолёта. У него у самого тогда аж в горле запершило — завод был жив, город жив… — а женщины вокруг него без стеснения вытирали глаза. Одна старушка даже перекрестилась.

Всё это он живописать приезжему новому оперу, конечно, не стал, просто повторил:

— Оживело у нас всё малёхо, а бандюков, наоборот, поприжали. Но те не шибко довольны. Бузят.

Руслан снова задумчиво кивнул. Сёма же поймал на себе внимательный взгляд начальства. Стало ясно, что Гризли очень интересуется мнением старого подчинённого о подчинённом новом. Сёме, как какому-то первоклашке, захотелось показать Гризли в ответ язык, но вместо этого он зачем-то брякнул:

— У нас тут, конечно, не война, да и дела обычные: поножовщина там или ларёк кто вскроет… но иногда приходится мозгами пошевелить, чтобы разгадать комбинацию.

«Типа похвастался, дурак», — хмуро подумал он. Сейчас этот Руслан законно огрызнётся: мол, на войне, выходит, мозгами шевелить не надо?

Но тот в очередной раз кивнул, принимая информацию, и спросил:

— Национальные группировки есть?

— Нам и уркаганов со спартаками хватает, — буркнул Игнат и уточнил: — Чеченцев в городе почти нет. С Кавказа если — то даги, с Закавказья — азеры, торговые точки и заправки держат. Рынки за азерами, и китайцы вот появились. В путину то же самое: опять азеры перекупщиками. Кета — наше всё.

Про себя он подумал, что приезжему сперва сложно будет разобраться в местной специфике. Но Руслан сбитым с толку не выглядел. Он снова сосредоточенно помолчал, что-то обдумывая, прежде чем вымолвить:

— А с наркотой у вас как? В Красноярске вон и в Новосибе уже целые наркоотделы начали создавать. Один наркоша к барыге ещё пятерых приводит, а то и больше.

— Пока что Бог миловал, — сдержанно проронил Сёма. — За коноплю чаще всего гоняем.

Гризли побарабанил пальцами по столу, крякнул в знак согласия и внезапно предложил:

— Ты, Руслан, как с документацией у старлея ознакомишься, домой не торопись. Можем вечером здесь же посидеть, — он кивком указал на сейф в углу, — коньячком отметить твоё прибытие. Дагестанским. Я-то сам не пью, инфаркт у меня недавно был, врачи запрещают.

— Посидеть можно, но и я не пью, — спокойно отозвался после паузы новый опер.

— Тоже инфаркт? Или ислам принял? — немедля поинтересовался Сёма и осёкся, в панике ощутив себя Толяном. Он осознал, что рядом с этим серьёзным и полным внутреннего напряжения парнем ощущает себя именно так — звездоболом и долбоклюем.

Руслан тяжело глянул ему в лицо, и Сёма машинально изменил его словесный портрет: глаза у нового напарника стали почти чёрными.

— Нет, — снова помедлив, бросил тот. — Инфаркта не было, ислам не принимал.

— Что ж, тогда просто посидим вечером, если никто никуда не торопится, — резюмировал Гризли, поднимаясь с места и тем самым давая понять, что аудиенция окончена. — Старлей, про старые дела расскажешь. Вот хотя бы про отца Александра, к примеру.

— Кхм. Окей, — покорно согласился Сёма, про себя подумав: если рассказывать про всю творившуюся несколько лет назад в городе К. чертовщину, предварительно придётся уполовинить отвергнутую Гризли и Русланом бутылку дагестанского коньяка из сейфа начальника. На меньшее он был не согласен.

— А теперь идите, работайте, — Гризли махнул на них ручищей и снова уселся за стол.

* * *

Оба опера проскочили мимо с любопытством на них воззрившейся секретарши Верочки и, оказавшись в обшарпанном, сколь ни ремонтируй, коридоре ментовки, хмуро уставились друг на друга.

— Извини, обидеть не хотел, — наконец выдавил Сёма. — Насчёт ислама то есть. Сдуру ляпнул.

— Я после контузии. Когда выпью, перестаю себя контролировать, — в свою очередь объяснил Руслан.

Снова поглядев в его уже посветлевшие глаза, Сёма решил предупредить коллег — Кота и Мазая, — чтобы не вздумали даже между собой кликать нового опера Чеченом, иначе огребут как пить дать.

— Пошли до нашего кабинета, — с облегчением предложил он, надеясь, что ни Кота, ни Мазая там сейчас не окажется. Так и вышло: кабинет пустовал. Сёма, продолжая пребывать в роли гостеприимного хозяина, повесил куртки на вешалку в углу, щёлкнул кнопкой электрочайника, но едва он вывалил перед новеньким на длинный полированный стол кучу бумаг, бумажечек и бумажоночек, как зазвонил телефон на тумбочке.

— Я думал, он тебе в рожу засветит за ислам, уже разнимать приготовился, — вполголоса произнёс Гризли в трубке. — Нормально всё? Дела показываешь?

— Угу, — промычал Игнат, глянув на стриженую макушку нового напарника, склонившегося над пожелтевшими папками. — Всё путём.

Однако не успел он положить трубку, как телефон затрезвонил снова, и спустя четверть минуты, выслушав скороговорку дежурного, Сёма скомандовал:

— По коням, Рус. У нас мокруха.

«Рус» этот сорвался с его губ непроизвольно, он запнулся было, но Руслан уже сдёрнул куртку с вешалки и заторопился к выходу. Сёме только и оставалось, что снова запереть папки в сейф и устремиться за ним, к потрёпанному милицейскому «бобику» с шофёром Эдиком за рулём. На происшествия он предпочитал ездить не на своей Детке, а на казённом транспорте с «козлятником».

Покуда они тряслись на продавленных сиденьях (ходили слухи, что по краю распределялись подержанные «форды», но их райотделу такая роскошь явно не светила), Сёма лаконично ввёл напарника в курс дела:

— Участковый летёха нашёл труп в общаге, в душевой. Общага эта на Пионерской. Раньше за «Судаком» числилась, ну то есть…

— За судостроительным заводом, я понял, — перебил его Руслан.

— А сейчас там всякой твари по паре, — тут же ввернул из-за баранки разбитной Эдик. — Вплоть до китайцев. Глядишь, кто-то из них жмура и отоварил.

Сёма незаметно поморщился. Гризли нещадно гонял оперов за блатную «феню», что было сейчас даже удивительно, учитывая появление необычайно популярного радио «Шансон». Но начальство справедливо считало, что в городе и без того засилье блатоты.

Эдик затормозил, и опера выскочили у первого подъезда грязно-жёлтой трёхэтажной общаги, бывшего барака, когда-то возведённого здесь японскими военнопленными. Тут же стояла «скорая», возле которой философски курил водитель.

— Долго нам тут ещё торчать? — это уже подала раздражённый голос пожилая худая докторица в белом халате под расстёгнутым тёмным пуховиком, выглянувшая из кабины «скорой». — Эксперт ваш где?

— Он своим ходом подъедет, — бодро заверил Игнат, и оба милиционера нырнули в затхлую темноту подъезда, пропитанную неповторимым общажным духом: щи с кислой капустой, подгоревший лук, детские пелёнки и вездесущие кошки, одна из которых тут же серой тенью промелькнула под ногами, перерезав путь операм.

— Не чёрная, и на том спасибо, — пропыхтел Игнат, и они наконец достигли третьего этажа, где на входе в длинную кишку коридора красовались угольные запятые от потушенных «косяков». А также выцарапанные и накаляканные фломастером надписи: «Томка — давалка», «Панки, хой», «Всё идёт по плану», пацифики и прочее. Сёма скользнул по надписям настороженным взглядом, с невольным содроганием припомнив рисунки на стенах почти пятилетней давности, повлёкшие тогда за собой череду странных и страшных событий.

В полутёмном коридоре (по известной песне, «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная») толпились бабки в засаленных халатах, основной контингент жильцов. Бабок уныло шугал от места преступления, то есть от душевой, молодой участковый лейтенант в новенькой форме. Вид у него был загнанный, и при виде подъехавших наконец оперов он просиял облегчённой улыбкой, которую тут же, спохватившись, согнал с розовощёкой физиономии и снова посуровел.

— Эт-то что тут за слёт юных Василис?! — гаркнул Игнат. — Здравия желаю. Вы все свидетели? Протокольчик составлять будем? В отделение поедем?

Заслышав магические слова «свидетели» и «протокольчик», юные Василисы живо растворились в полумраке коридора. Осталась только одна фигура в халате. Вернее, фигурка. Девушка лет двадцати — двадцати двух, возможно меньше, рост около ста шестидесяти, азиатского типа, как привычно отметил Сёма, более чем худощавого телосложения, глаза карие, волосы чёрные, заплетены сзади в короткую косу. На ней, как и на других обитательницах общаги, красовался толстый байковый халат неопределённой расцветки, шерстяные носки и китайские сланцы. Такую униформу обусловливал промозглый холод, царивший в коридоре вместе с ароматом кислой капусты.

— Лейтенант Панов, — запоздало представился участковый, козырнув операм, и те скороговоркой назвались в ответ.

Руслан первым заглянул в приоткрытую дверь душевой, за ним — Сёма. Следом протолкался прибывший наконец судмедэксперт Михалыч со своим чемоданчиком, фотоаппаратом и штативом.

Помещение было довольно мрачным. Стены, облицованные когда-то белым потрескавшимся кафелем, на вид казались осклизлыми, по углам виднелись чёрные пятна грибка. Справа тянулся ряд покрытых ржавчиной раковин, слева — крохотная ванна, тоже ржавая и больше похожая на корыто, за нею, ближе к окну, находившемуся под самым потолком, — квадратная выемка в полу, куда уныло капала вода из блямбы душевой лейки.

Возле душа распростёрся на спине мужичок — в одних чёрных штопаных трениках и босой. Верхнюю часть его голого волосатого торса украшали нательный крест и синие татуировки — судя по ним, пострадавший был явным сидельцем. Правая рука неестественно подвёрнута под поясницу, лысая голова запрокинута. Из-под неё растекалась небольшая багровая лужица.

Пока Михалыч сосредоточенно возился с трупом, фотографиями и с отпечатками пальцев, Сёма повернулся к топтавшемуся у притолоки участковому.

— Это же вы его обнаружили, лейтенант? Нам дежурный сказал.

— Н-не совсем так, — промямлил тот, вертя в руках фуражку. — Я пришёл по заявлению гражданки Катасоновой Елены Михайловны, одна тысяча сорокового года рождения, из комнаты шестьдесят три. Жалоба поступила на соседей из шестьдесят четвёртой: украли кастрюлю прямо с плиты и не отдают, а ещё оттуда, от соседей то есть, подозрительно воняет палёным.

— Тряпки жжём, смеёмся, — пробормотал Сёма себе под нос, заметив лёгкую усмешку Руслана. Толян бы уже сейчас ржанул в полный голос и стал сыпать анекдотами про нарколыг. — Окей, и что?

— Только я поднялся, как в душевой начали кричать. Гражданка Катасонова и кричала. Я подбежал, заглянул, а он тут… лежит, — лейтенант кивнул на труп с некоторой опаской. — То есть гражданин Сидоренко Александр Иванович, одна тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, проживал в комнате номер шестьдесят на этом же этаже.

— Один проживал? — подал голос Руслан. Вопрос был дельный, поскольку никакие безутешные родственники возле душевой не толпились, хотя все оставшиеся в общаге обитатели наверняка сбежались к месту происшествия.

— Один, — коротко ответил участковый. — Алкаш, работал то там, то сям. Жилплощадь ему после дядьки осталась.

Сёма ещё раз внимательно оглядел покойника:

— Сидел?

Про себя он подумал, что этот обычный невинный глагол прошедшего времени имеет в России вполне однозначное истолкование.

— Дважды по сто шестьдесят первой. Грабёж. Вышел в позапрошлом году, — исчерпывающе сообщил лейтенант. «Толковый, однако, парень, к нам бы его, — подумал Сёма, отметив ещё и то, что лейтенант сказал «вышел», а не «откинулся».

— Рус, что думаешь? — развернулся он к Руслану, который тем временем внимательно осматривал душевую, не обращая внимания на недовольно косившегося на него Михалыча. — Поскользнулся, упал, потерял сознание?..

— Но не очнулся и не гипс, — медленно проговорил Руслан. — Помыться он точно не успел: пятки, то есть подошвы ног, — поправился он, — грязные, штаны сухие, да и вообще на нём никаких следов влаги. Вошёл и упал? Пьян был?

В спёртом воздухе стоял явственный сивушный запашок.

— Меня никто послушать не желает? — ехидно осведомился Михалыч, с кряхтением распрямляясь. — Радикулит, падла, невовремя вступил… — пожаловался он. — Итак, смерть наступила приблизительно два часа назад, то есть в семь — семь тридцать утра, причина смерти, опять же предположительно, травма головного мозга в результате падения, которое могло быть вызвано…

— Сам упал или кто-то толкнул, — перебил его Руслан. — Пол-то сухой.

Эксперт раздражённо поморщился, а Сёма незаметно ухмыльнулся: он знал, что Михалыч терпеть не может, когда его перебивают.

— Больше никаких следов насилия не нахожу. Ни ссадин, ни ушибов. Кстати, пятки у этого гражданина ничем не отмыть, если он всё время разгуливает по своему обиталищу босиком, — выпустил эксперт парфянскую стрелу.

Стрела, однако, просвистела мимо цели — Руслан с полнейшей невозмутимостью поправил его:

— Разгуливал, — и обратился к участковому: — Если вы тут всё время караулили, товарищ лейтенант, то кто же позвонил к нам и в «скорую»?

— Да вот же, — заторопился милиционер, почти с радостью выскакивая в коридор, — вот же, гражданочка из шестьдесят седьмой!

Гражданочкой из шестьдесят седьмой оказалась та самая девушка азиатской внешности, в халате и сланцах; она всё ещё терпеливо дожидалась снаружи, придерживая на груди распахивавшийся халат. Игнат глянул на неё повнимательнее, как и Руслан, но она вовсе не смутилась под их испытующими взглядами и тёмных, как смола, глаз не опустила. Смуглое, словно вырезанное из дерева лицо осталось бесстрастным, будто у какого-нибудь Чингачгука или Ульзаны, подумал Сёма, всё детство тащившийся с гэдээровских фильмов про благородных индейских воинов типа Гойко Митича.

— Она потом подошла, когда гражданка Катасонова начала кричать, — проинформировал лейтенант Панов, — и я её попросил позвонить в милицию и в «скорую». Внизу автомат есть.

Сёма вновь посмотрел на девушку из шестьдесят седьмой и сказал:

— Пожалуйста, пока не уходите. Как вас зовут?

Про себя он уже решил, что это какая-нибудь из китаянок с рынка.

Девушка разжала пухлые губы и ровным голосом отрекомендовалась:

— Айога Ингилеевна Кимонко.

Ударение в имени и фамилии было на французский лад — на последнем слоге.

Сёма слегка оторопел и заторможенно кивнул. Он не мог сразу вспомнить, где слышал это имя — Айога, но звучало оно красиво. Очень.

А потом он вспомнил, как наяву увидев тоненькую книжечку с невиданной красоты рисунками, на обложке которой стояла у озера девочка с лебедиными крыльями вместо рук и было написано: «Айога». Нанайская сказка. Или удэгейская. Точно, удэгейская. Только он всегда думал, что это имя произносится с ударением на «О». Оказывается, нет.

В конце коридора уже нетерпеливо маячил шофёр «скорой» с носилками, а за ним — водитель Эдик, готовясь выносить покойника.

— Пусть потерпевшего забирают, — отрывисто сказал Сёма Руслану. — Пошли к нему шестидесятую, всё осмотрим.

Смотреть в шестидесятой оказалось особо нечего. Койка, превращённая в лежанку, возле неё — пустые бутылки, одна — видимо, из неё покойник и похмелился, едва продрав глаза, — красовалась на битой тумбочке. Рядом — горбушка хлеба и огрызок свежего огурца.

— Завтрак аристократа, — пробормотал Сёма, разом припомнив всем известную картину.

На койке — ворох несвежего тряпья, в углу — явные следы засохшей блевотины. В платяном шкафу, едва Руслан распахнул заскрипевшие дверцы, на вешалке скучал одинокий пиджак. Единственным приличным, не покоцанным и не дешёвым предметом обстановки был телевизор «Голд Стар», купленный хозяином, видимо, в ту славную пору, когда у него вдруг появились деньги. И, как ни странно, не пропитый.

— Пипец, — вынес вердикт Руслан, занося в блокнот какие-то пометки. — Теперь куда?

— Надо опломбировать, — пробурчал Сёма, выходя в коридор. — Давай к душевой. Ты ещё раз всё там внимательно осмотри, а я поищу эту… свидетельницу Катасонову из шестьдесят третьей, опрошу для протокола.

На общей кухне около пяти облупившихся газовых плит и разномастных шкафчиков и столов топтались всё те же бабульки, которые не так давно улетучились из коридора, а потом провожали до «скорой» скорбное шествие с чёрным кулём на носилках. Они азартно атаковали опера вопросами и предположениями насчёт происшествия — каждое из них Сёма отмечал в уме, как всегда учил великий Гризли.

Он встряхнулся и сурово посмотрел на гражданку Катасонову, худую тётку с желтоватым морщинистым лицом, вцепившуюся ему в рукав. Она толклась тут же, на кухне, упиваясь важной ролью свидетельницы и в десятый, наверное, раз живописуя, как она вошла, чтобы умыться, а Иваныч лежит, а выключатель сразу не сработал, и она об Иваныча почти споткнулась, но на ногах удержалась. Наклонилась, окликнула его, пощупала и увидела кровь. И начала звать на помощь.

— Пойдёмте к вам в комнату, протокол составим, — со вздохом распорядился Сёма.

В шестьдесят третьей комнате (много старой полированной мебели и ещё больше вывязанных крючком белейших салфеточек, на подоконнике — горшки с геранью и алоэ, рядом дрыхнет круглый и рыжий, как тыква, кот) он ещё раз с самого начала выслушал рассказ об обнаружении трупа соседа, потом (страшным шёпотом) — о злодеях из шестьдесят четвёртой и наконец спросил:

— У покойного, то есть у Сидоренко Александра Ивановича, были здесь враги? Кто-нибудь его особенно сильно недолюбливал? Может быть, какие-нибудь подозрительные люди приходили?

— Да кто к нему только не ходил, к алкашу ентому, — махнула худой рукой гражданка Катасонова. — Ходили, пили, ели, на кухне свинячили. Синие. А враги — так он сам себе первый враг.

Сильно сказано, одобрил про себя Сёма.

— Синие — в смысле от татуировок или алкоголики? — насторожившись, быстро уточнил он.

— И то, и другое, — отозвалась свидетельница и тут же заканючила: — А в шестьдесят четвёртую-то вы, товарищ милиционер, зайдёте? Попужать их, иродов, хотя бы. Пускай кастрюльку мою вернут. Кастрюлька новая, тефалевая, дочка подарила на восьмое марта, дорогущая! — похвасталась она.

«В той кастрюльке небось чего только уже не варили, — меланхолично подумал опер. — Тефаль, он всегда думает о нас, он таковский». Вслух же Сёма скучным голосом сообщил:

— Это не по оперативно-розыскной части. Мы убийство расследуем. — И поспешно добавил, увидев, что гражданка Катасонова открывает рот, намереваясь с новой силой запричитать: — Но я к ним зайду.

В шестьдесят четвертую комнату он действительно зашёл. Там царил несусветный срач и такое же несусветное амбре со сложным букетом. Дверь была не заперта, ибо на пороге стоял участковый Панов и, явно стараясь неглубоко дышать, втолковывал что-то паре проживающих: лысому ханыге неопределённого возраста в застиранных полосатых семейниках до колен и его спутнице, такой же пропитой и прокуренной бабёнке в грязном халате. Удивительно, как он смог этой парочки добудиться — обоих всё ещё шкивало из стороны в сторону. Вряд ли они имели возможность и желание выходить утром в душевую, сделал Сёма резонный вывод и поспешил выскочить в коридор, подальше от амбре.

Там он сразу увидел Руслана, методично стучавшего в одну запертую дверь за другой. За ним осторожно, почти на цыпочках, шествовали две бабульки, подсказывая ему, видимо, где могут находиться жильцы. Все были при деле. Сёма внутренне ухмыльнулся, но тут же настороженно покосился на оставленную новым опером душевую. В ней явно что-то происходило.

Ни о чём не спрашивая Руслана, Сёма проскользнул вдоль стены и бесшумно заглянул в душевую. Там на коленях стояла девушка из шестьдесят седьмой, то есть Айога Ингилеевна Кимонко. Опер мог видеть только её согнутую спину и чёрную косу. Рядом с ней высилось жестяное ведро с водой, из которого свисал хвост замызганной тряпки. Очевидно, Руслан, закончив с осмотром, разрешил ей убрать следы происшествия, дабы обитатели общаги смогли снова посещать свою купальню и совершать омовения. Но девушка не мыла полы. Она просто… она просто…

Сёма неверяще сделал несколько шагов вперёд. Айога прижимала обе узкие ладони к кафелю, к подсохшей багровой лужице, рядом с которой эксперт Михалыч мелом начертил размашистый крест, обозначавший место происшествия.

У Сёмы между лопаток пробежали мурашки, но он не успел даже выдохнуть. Девушка стремительно обернулась, увидела его и одним молниеносным плавным движением оказалась возле ведра, выхватив из него тряпку, с которой потекла вода прямо на её голубенькие сланцы и вязаные носки. Щёки у неё стали пепельно-серыми, пухлые губы сжались в нитку, округлившиеся глаза впились обалдевшему Сёме в лицо.

— Вы… что здесь делаете? — наконец прохрипел он, откашлявшись.

— Полы мою, ваш товарищ разрешил, — ответила она без малейшей запинки и наконец отвела свой пронзительный взгляд.

И что ему было на это сказать?

— Как закончите, подойдите к своей комнате, — резко распорядился он, вдруг разозлившись. Что это ещё за номера?!

Айога только кивнула и отвернулась, принявшись сноровисто мыть полы. Начала она с левого угла, как машинально отметил опер, прежде чем повернуться и выйти.

— Т-твою ж… — прошептал он себе под нос, потирая сзади шею. Мурашки всё ещё кололи ему кожу, он был готов поклясться, что Айога немигающе смотрит ему вслед. — Это что ж за хреновина опять творится?

Он нашёл Руслана в конце коридора, возле пыльного окна, на подоконнике которого торчал одинокий горшок с останками засохшего там цветка. Теперь горшок служил обитателям общаги пепельницей. На полу стояла консервная банка из-под китайской тушёнки, тоже с окурками. Руслан, стараясь ни к чему не прислоняться, аккуратно заносил в блокнот какие-то данные.

— И что узнал? — поинтересовался Сёма, подходя.

Тот в ответ пожал плечами:

— Да ничего. Всё те же пенсионерки. Работяги — на работе. Из шестьдесят первой, шестьдесят второй, шестьдесят пятой, шестьдесят шестой и шестьдесят девятой. Получается, ушли до предполагаемого убийства либо кто-то из них вообще в душевую не заходил.

— Или убил, — проворчал Сёма, поглядывая на окурки в цветочном горшке. Курить хотелось зверски, зря бросил.

— Или убил, — ровно согласился Руслан. — И на работу пошёл. В ту заводскую проходную, что в люди вывела меня.

Сёма невольно хмыкнул. Он тоже знал эту песню.

— Что с той девчонкой, с Айогой? Ты ей велел там помыть?

— А что? — поднял брови напарник. — Эксперт всё сделал же. И сфотографировал. Ты смотрел, я смотрел. Мы сейчас отчалим, а людям мыться где-то надо.

— Ты велел или она сама вызвалась? — уточнил Сёма. Картина эта — узкие девичьи ладони посреди кровавой засохшей лужи — не выходила у него из головы.

— Она, наверное, — Руслан нахмурился. — Точно, она спросила: можно, типа, я зайду и полы вымою? Ты был занят, ну я и разрешил. Не надо было?

Взгляд его стал тревожным.

— Пошли, поговорим с нею, — вместо ответа тяжело вымолвил Сёма. — Вон она, домой идёт.

И действительно, из душевой показалась хрупкая фигурка в байковом халате не по росту, и опера мгновенно очутились возле неё.

Айога взглянула на них через плечо непроницаемыми глазами, прошла к своей шестьдесят седьмой и распахнула дверь. К порогу, радостно сияя, стремительно выкатился пацанёнок лет трёх в синем комбинезоне, похожий на крохотного медвежонка, смуглый, крепко сбитый, черноволосый, щекастый, но, завидев чужих, тут же куда-то укатился и исчез из виду. Притаился.

— Проходите, — ровно произнесла Айога, потуже затягивая пояс халата. Мальчик выбрался из-под стола и кинулся к ней, она подхватила его на руки и прижала к себе, словно укрывая от любопытных взглядов. Или укрываясь за ним.

— Ваши документы, — официально проронил Сёма. Он никак не мог простить девчонке свой невольный испуг.

Годом рождения гражданки Кимонко значился в паспорте семьдесят четвёртый. Местом рождения и прописки — приморский посёлок Красный Яр, местом временной регистрации — эта самая общага. Всё по закону, придраться не к чему. Судя по дате регистрации, приехала она в город К. в начале мая текущего года. Страница с семейным положением оставалась чистой, зато на страницу «Дети» был вписан сын Богдан Ильич Кимонко, одна тысяча девятьсот девяносто третьего года рождения.

Сёма задумчиво повертел паспорт в руках, не спеша возвращать.

— Почему из дому уехали? — спросил он резко, хотя тут всё было, в общем, понятно: нагуляла дитё, и родные, небось, загрызли.

— Город большой, работа есть, — легко отозвалась Айога, поудобнее подхватывая сына под жопку. Весил бутуз, должно быть, немало, руки оттягивал. Мелкий застенчиво и настороженно косился на оперов, ни звука не проронив. В мать.

Сёма хмыкнул, порылся в кармане — вчера ему выдали чупа-чупс в ларьке на сдачу. Достал его, протянул пацану. Тот мгновенно выхватил угощение, просиял щербатой улыбкой.

— А почему не во Владик? — продолжал докапываться Сёма. — Он поближе и побольше.

— Мне там не нравится, — коротко объяснила Айога. Её тонкое лицо более чем когда-либо походило на деревянную маску.

— А работаете где? — спросил в свою очередь Руслан. — На судостроительном?

— Без квалификации не берут, — девушка поставила на пол сынишку, деловито разворачивавшего чупа-чупс. — Нянечкой в садике, а он при мне.

— А сегодня почему не на работе? — спрашивая это, Сёма поймал досадливый и озадаченный взгляд Руслана — мол, чего прискрёбся к девке, — но Руслан-то не видел того, что видел он!

— Богдан приболел, температурит, решила не водить. Отпросилась, подменили, — Айога снова посмотрела на сына, ответившего ей таким же серьёзным взглядом.

— Холодно тут, — подал голос Руслан, и теперь пацанёнок, девушка и Сёма посмотрели на него. Он явно смутился и пояснил. — По полу сквозит, а он на полу играет. Коврик бы сюда какой-нибудь.

— Да какой там коврик, — махнула рукой Айога, на миг оттаяв, но Сёма, не давая ей опомниться, выпалил:

— Что вы всё-таки делали в душевой? Там, где лежал покойник?

— Полы мыла, — девушка повела плечом, лицо её снова будто окаменело.

— Вы его знали? Этого Сидоренко Александра Ивановича? — уточнил Сёма, незаметно вздохнув. Он понимал, что объяснений от неё не добиться. По крайней мере, сейчас, когда у них нет данных судмедэкспертизы… и вообще ничего толком нет.

Айога предсказуемо покачала головой:

— Даже не здоровались.

— Он за вами ухаживать не пытался? — напрямик осведомился Сёма.

Она сердито сверкнула глазами и тут же снова стала бесстрастной, как изваяние.

— Он за бутылкой ухаживал.

Исчерпывающий ответ.

Оставалось только признать своё поражение, настрочить протокол и дать гражданке Кимонко расписаться. Что она и сделала.

* * *

Выйдя из подъезда общаги, опера осмотрелись в поисках «бобика», но машины и след простыл — Эдика наверняка вызвонил кто-нибудь из отделения. Ветер с Амура багряным и жёлтым хороводом гонял вокруг палые листья.

— Пошли на трамвай, что ли, — Сёма повернулся к Руслану, мимолётно пожалев, что не взял верную Детку со стоянки. — Заодно обсудим всю эту фигню. Прокуратура дело возбуждает по факту смерти, сейчас Гризли начнёт с нас версии трясти. Ну, помимо той, что сам упал, пьян был. Кстати, он реально был бухой, разило там будь здоров, и без экспертизы понятно.

— Ты спросил, что она делала в душевой, — медленно проговорил Руслан. — Значит, ты что-то заметил. Что-то неладное. Что? — он нахмурился.

— Чёрт, — пробормотал тот, снова начав потирать шею под воротником кожанки. — Не знаю даже, как сказать-то. В общем, она сидела над этой засохшей кровякой и обе ладони к ней прижимала. Вот так, — Сёма показал как. — Она меня сперва не заметила. А когда заметила, вскочила и кинулась к ведру, тряпку схватила, вроде пол моет.

— Твою мать, — одними губами произнёс Руслан. Они оба уже стояли посреди узкого проулка, и редкие прохожие торопливо их огибали. Спохватившись, Сёма двинулся дальше, к остановке.

— Точно? — с нажимом продолжал Руслан. — Ты не ошибся? Может, действительно мыла? Может, тряпка у неё в руках была?

Сёма отрицательно повертел головой и с сожалением сообщил:

— Хорошо бы, но нет. Единственно, что она могла держать ладони над этой лужей, а не в ней, но вряд ли. У меня аж спину морозом взяло, если честно.

— Да, ничего так себе, — признал Руслан. — А я гадал, с чего это у тебя такой… бледный вид и макаронная походка.

Сёма через силу ухмыльнулся и решительно заявил, выруливая из проулка и устремляясь вслед громыхающему по рельсам старенькому трамваю:

— Имеется предложение. Доедем до «Пикника», там пожрём и покалякаем… о делах наших скорбных. У меня на пустой желудок башка не варит.

Руслан согласно кивнул, и оба едва ли не на ходу запрыгнули в тащившуюся с речного вокзала «четвёрку». Тётка в кабине укоризненно погрозила им пальцем и даже блямкнула звонком, но двери открыла.

— Смотри чо, — сказал Сёма уже в пресловутом «Пикнике», именуемом в народе «Разорви хлебало», где мастрячили гамбургеры куда вкуснее, чем в «Макдональдсе» и уж точно больше размером. — Версий несколько. Самая удобная — поскользнулся, упал, далее по тексту.

— Маловероятно, — тотчас отозвался Руслан, осторожно откусывая от фирменного пикниковского бургера, который приходилось держать двумя руками. — Полы-то сухие были. Не мылся он, и до него никто там не мылся.

— Да какая, нахрен, разница. Они, может, вообще не моются, — проворчал Сёма и машинально огляделся. «Пикник» наполнял обычный местный контингент — студенты из расположенного через дорогу технаря, весело галдевшие. Никто не обращал внимания на притулившихся за угловым столиком оперов. — Не мусульмане, блин. Чёрт… Извини, Рус, — он поморщился, покосившись на напарника, невозмутимо прихлёбывавшего чай из пластикового стакана с болтавшимся на краю жёлтым ярлычком «Липтона». Но тот лишь нетерпеливо хмыкнул:

— Забей. Версия два — кто-то его укокошил по нечайке, толкнул, он упал — и привет. Статья сто девятая.

— Вопрос — кто? — подхватил Сёма, энергично работая челюстями. — Кто-то из бабулек? Айога эта? Работяга, потом сваливший на завод? Собутыльник или сожительница, которые у него ночевали и с ним бухали?

— Бабульки показали, что в эту ночь у Сидоренко никто не оставался, — перебил его Руслан. — Если он бухал, то один. Всё остальное надо проверять, вернуться туда вечером, когда народ придёт со смены.

— Вот же головняк, — тоскливо попенял покойнику Сёма. — Можно было бы, конечно, на тормозах это всё спустить, ханыга синий нахрен никому не сдался. Пусть бы рабочая версия была — поскользнулся и упал, — он остро глянул на Руслана, ответившего ему таким же прямым взглядом. — Ненавижу синюков этих, но…

— Но? — тот поднял брови.

Сёма поискал какие-то правильные слова и сказал лишь:

— Нехорошо это. Знаешь, — он чуть помедлил, — я в розыске уже лет двенадцать и понял: если некий хер кого-то кончил и безнаказанно ушёл, хоть кого, хоть такого вот ханыгу безродного, он потом убьёт или покалечит ещё. Не факт, что обязательно, но очень часто так и бывает. Потому что если есть грех, должна быть и кара за него, а если нет кары, тем более за мокруху… — он снова в панике запнулся, уставившись на напарника.

Руслан Ковалёв был на войне. Только что оттуда вернулся. И не цветочки же он там собирал.

— Философ ты, — с короткой усмешкой проговорил тот, поднимаясь из-за шаткого столика. — А если он этот грех в церкви замолит, свечки поставит, все дела? Что, больше не убьёт? Типа застраховался?

«К отцу Александру бы тебя», — сердито подумал Сёма, но вслух с сожалением признался:

— Хрен знает, я во всех этих епитимьях, или как их там, не силён.

— Я тоже не особо, — спокойно отозвался Руслан. — Слыхал просто, что тех, кто на войне был, даже после Отечественной до причастия не допускали, если признавался, что убивал с ненавистью или ну… с удовольствием. Война работой должна быть. Или ты, или тебя.

Сёма угрюмо поразмыслил и вслух честно признался, глядя Руслану в глаза:

— Мне за все годы в ментовке никого не пришлось положить. Свезло, чо. Ладно, хорош болтать, — он тоже решительно встал, вытирая пальцы салфеткой. — Пошли уже бумажки писать и перед Гризли отчитываться, всё равно вечером в общагу возвращаться, работяг опрашивать. Арфы нет — возьмите бубен, короче.

* * *

Бубен оказался не фонтан. Ну то есть абсолютно.

Когда опера в восемнадцать ноль-ноль вернулись в пресловутую общагу, уже начинало темнеть и холодать. С улицы потянулась домой игравшая на разбитой детской площадке мелюзга. Руслан и Сёма галантно раскланялись с уже знакомыми бабульками, повысовывашимися с кухни, те явно готовили внукам ужин. Айоги среди них не наблюдалось, дверь в её шестьдесят седьмую комнату была плотно прикрыта.

Руслан заглянул в свой блокнот и властно постучался в шестьдесят первую рядом с опечатанной поутру шестидесятой, принадлежавшей покойнику. Согласно ориентировке, там прожевали слесарь с «Судака» Анциферов Дмитрий Юрьевич и его супруга, работавшая там же табельщицей Анциферова Оксана Романовна. Оба были дома, собирались ужинать. На электроплитке остывала сковорода с жареной кетой (Сёма невольно сглотнул слюну), рядом весело закипал чайник, в углу у входа высился умело сделанный рукомойник. По крайней мере, умывалась парочка здесь, заключил Сёма.

Представившись и в двух словах рассказав об утреннем происшествии с соседом, Сёма осведомился у главы семьи, сорокалетнего бодренького мужичка с залысинами как у бывшего генсека, в китайских «адидасах» и синей майке навыпуск:

— Вы часто общались со своим покойным соседом? Выпивали с ним? Что можете о нём рассказать?

Мужичок быстро и виновато взглянул на подбоченившуюся супругу — яркую дородную красавицу, — и Сёма мгновенно сообразил, кто тут действительно является главой семьи.

— Один раз выпивал — у него, — лаконично отозвался Анциферов. — Больше не стал. И не общался. Когда у него сильно бузили, то ходил ругаться.

— Вы лично ходили? — уточнил Руслан.

— Иногда я… иногда супруга, — пробормотал Анциферов, отводя взгляд. — Вообще мы это… на квартиру копим, скоро съедем отсюда.

Оксана Романовна лишь хмыкнула, скрестив руки под высокой грудью. Оба расписались в заполненном Русланом протоколе, и опера выкатились в коридор.

— Вот для чего нормальные мужики женятся, — полушёпотом констатировал Сёма. — Хорошая жратва, хороший секс и ежовые рукавицы.

Руслан усмехнулся и постучал в следующую дверь, за которой ориентировочно проживал Соколов Владимир Дмитриевич, тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения, несудимый, токарь четвёртого разряда.

Тут-то Сёма и почуял неладное. Милицейская чуйка — она такая.

Внутри раздавался какой-то приглушенный галдёж. Низкий мужской голос бубнил что-то явно угрожающее, женский — быстро ему отвечал, как бы отнекиваясь.

Среди всего этого бубнежа вдруг явственно прозвучало отчаянное:

— Я же знаю, что вы не хотели его убивать, вы просто толкнули! — голос этот, женский, очень знакомый, вдруг оборвался вскриком: — Не надо!

У Сёмы захолонуло сердце. Он кивком велел Руслану отойти, ударом ноги выбил замок, распахнул дверь и встал у притолоки. Руслан встал по другую сторону.

— Милиция! — громко крикнул Сёма, разом охватив взглядом всю комнату.

Там творился звездец.

Токарь четвёртого разряда Соколов, левой рукой держа за волосы Айогу, правой приставлял нож — здоровенный, как показалось Сёме, тесак — к её тонкому горлу в вырезе распахнувшегося халата.

— Сука, всё-таки мента привела! — процедил Соколов, играя желваками на небритых скулах. Казался он таким же здоровенным, как его тесак, особенно рядом с хрупкой Айогой.

— Сам пришёл, — отозвался Сёма как мог хладнокровно, засунув руку за пазуху в поисках ствола и с ужасом осознав, что оставил ПМ в сейфе, долбоклюй хренов, уверенно шествующий путём Толяна. Надо было теперь делать хорошую мину при плохой игре. Спасать девчонку. О том, что имел в виду этот козлина под «всё-таки привела мента», следовало подумать потом — если таковое настанет. — Бросай нож!

— Авотхуй! — в одно слово проорал козлина и, наоборот, сильней прижал свой тесак к горлу Айоги. Лицо у той стало пепельно-серым, но она не издала ни звука.

— Ты же себе пожизненное шьёшь, дурак, — Сёма гнул своё, лихорадочно размышляя, как обезвредить гада и уберечь при этом Айогу. Кинуться гаду в ноги — тот всё равно легко успеет располосовать девчонку.

Тут Руслан, чуть отступивший вглубь коридора, который, к превеликому счастью, оставался пустым, сделал Сёме знак рукой. Тот видел это боковым зрением, не отрывая глаз от насторожившегося, как зверь, Соколова. Сёма понимал, что тот второго опера попросту не заметил и решил, что мент тут один. На этом можно было сыграть, Руслан явно собирался это сделать, и Сёма даже знал, как именно. Рядом с окном шестьдесят второй комнаты, где не было решётки, снова к превеликому счастью, проходила пожарная лестница с крыши, сейчас неразличимая в сумерках, но утром Сёма намётанным глазом её заметил. Нужно было заговаривать Соколову зубы, пока Руслан спустится по ней с крыши, выбьет стекло, тем самым отвлекая козлину и давая Сёме шанс спасти девчонку.

— Отпусти девушку, не ломай себе жизнь окончательно, — предложил Сёма как мог мягко. Дождался нового «авотхуя» и продолжил беседу: — Ты за что Сидоренко укокошил? Ведь он твой дружок был.

Он рассчитал правильно, Соколов зло дёрнулся и взахлёб выпалил:

— Какой ещё, нахер, дружок?! Бухали вместе, да и всё! А он, падла, повадился в душ ссать, если тубзик занят! Я ему сколько раз говорил, знал, что он это, больше некому! Ну, пошёл я по утрянке мыться, гляжу: он опять стоит и ссыт, тварина! Развернулся — и ко мне, и лыбится ещё! Пихнул его только с психу, а он грохнулся, башкой ударился и сдох! Я выскочил оттуда, собрался — и на завод! Никто не видел! Никого не было, как ты узнала, ты, сучка узкоглазая! — он безжалостно встряхнул Айогу, мотнувшуюся в его ручищах, будто кукла.

— Давай без оскорблений по национальному признаку, — процедил Сёма, в голове у которого наконец начала прорисовываться стройная картина случившегося. — Ты…

Договорить он не успел. Оконное стекло за спиной убийцы разлетелось, его звона Сёма не услышал за грохотом выстрела. Новый опер райотдела Руслан Ковалёв, не вступая с преступником в разговоры, просто-напросто пальнул в него с пожарной лестницы.

И уложил насмерть, как выяснил Сёма, метнувшись к распростёршемуся на потёртом коврике телу и подхватив сомлевшую Айогу, лёгкую, как пушинка, пока Руслан влезал в окно.

Оказывается, у него был-таки ствол, машинально констатировал в край офигевший Сёма.

Коридор позади них мгновенно наполнился народом, раздались охи, ахи и взвизги. Сёма взглядом выхватил из собравшейся толпы гражданку Катасонову из шестьдесят третьей и велел ей вызвать милицию и «скорую». Одновременно он передал возникшей на пороге Оксане Романовне из шестьдесят первой очнувшуюся девушку и так же непререкаемо велел увести её домой.

— Пацан там один небось, — хмуро добавил он. Ему не хотелось, чтобы, окончательно придя в себя, Айога сразу увидела труп Соколова и кровищу вокруг.

Остальных обитателей общаги он уже без всякого пиетета послал в жопу, плотно закрыл дверь, и они с Русланом сумрачно встали над трупом.

— Писать нам теперь бумажек не переписать, — хмуро предрёк Сёма, прикрывая бывшего токаря Соколова сдёрнутым с его тахты китайским пледом в цветочек. — Мне — за то, что оружия не взял, тебе — за убийство подозреваемого при задержании. Ствол тебе кто выдал, Гризли?

Руслан только кивнул, а потом негромко спросил:

— А что писать-то?

Вопрос был на сто баксов.

— Я вот чего мозгую, — быстро выпалил Сёма, прислушиваясь, не воют ли под разбитым окном сирены. — Девчонка знала или догадывалась, что Сидоренко убил Соколов; как она это выяснила, пока опустим. Она пошла к нему, требуя явки с повинной, идиотка. Тот принялся ей угрожать, мы это слышали сквозь дверь и явились, как конница Чапаева. Я отвлекал Соколова дипломатической беседой, ты взобрался на крышу, спустился по пожарке и пальнул в него сквозь окно. Спас заложницу. Какого чёрта ты не сделал предупредительного выстрела и пальнул не по ногам, вот что тебя спросит комиссия по служебному соответствию. Гризли тоже, кстати, будет писать бумажку, на каком основании он выдал стажёру ствол, а стажёр из него устроил пальбу в общаге. Короче, звезды получат все и каждый. Только не на погоны.

— Я стрелял по ногам, — легко сообщил Руслан.

— А-а, то есть Акела промахнулся и попал прямо в шею, — прищурился Сёма, и Руслан, помедлив, уточнил:

— Скажу, что стрелял по ногам.

Сёма длинно и тяжело выдохнул. Хоть правду услышал. Всё произошедшее ему не нравилось до зубовного скрежета, мягко говоря. Вообще всё, с самого начала и до конца. Положительный во всех отношениях токарь четвёртого разряда Соколов толкнул ссавшего в общественном душе соседа-забулдыгу и убил его. Айога Кимонко, мать-одиночка, каким-то загадочным образом определила это, пришла к токарю Соколову и начала уговаривать его признаться. Тогда токарь Соколов принялся убивать и её, окончательно съехав с катушек. А Руслан Ковалёв, новый опер райотдела милиции, только что вернувшийся из Чечни, преспокойно уложил Соколова в могилу. Как говорила Игнатова бабка, отправил в Могилёвскую губернию. Сам же Игнат Сёмин, старший опер, в это время оказался без оружия и как бы вообще не при делах. Ну, стоял руки в брюки, звездел с преступником. Молодец, чо.

Он ещё раз вдохнул и пробормотал:

— Зато девку спасли, дитё сиротой не осталось. Хоть что-то хорошее во всём этом бардаке. — Он услышал, как завыли за окном сирены, и торопливо добавил: — Сейчас трупак сдадим и рысью к Айоге этой, пока нас к херам не отстранили от дела. Надо снять показания. Сперва — взаправдашние, потом — для протокола.

Руслан в очередной раз молча кивнул. Был он так же немногословен, как сама Айога, Сёма давно это приметил. Просто два сапога пара.

* * *

На место происшествия прибыли Кот с Мазаем, оба при пушках — гражданка Катасонова явно доложила по телефону, что в общаге, мол, творится полный ужас-ужас. Сёма успокоил их, мрачно сообщив, что Ледовое побоище уже закончилось, и вкратце изложив свою версию событий. Те угрюмо покивали и отправились курить на крыльцо, ждать эксперта Михалыча.

— Покоя от вас нету ни днём ни ночью, оглоеды, — привычно посетовал прибывший наконец Михалыч, принимаясь за священнодействие с покойным токарем Соколовым. Сёма и Руслан терпеливо маячили в коридоре.

— Мы это… закончим с потерпевшей здесь, в отделение не повезём, у неё ребёнок маленький, — туманно пояснил Сёма Коту, когда «скорая» увезла труп.

Мазай с явным облегчением дёрнул товарища за рукав, и оба тут же испарились вслед за экспертом. Навязываться не стали. Как говорилось в русской народной сказке «Мороз Иванович», «сама ведёрко уронила, сама и доставай». Руслану и Сёме это было только на руку.

Дождавшись, когда коридор вновь опустеет, они направились к комнате Айоги, где всё ещё исправно несла дежурство Оксана Романовна, тихим певучим голосом читая прикорнувшему в своей кроватке Богдану толстую книжку, в которой Сёма опознал сборник сказок Успенского. Рановато, но ничего, пацан смышлёный. Закутанная в одеяло Айога зябко свернулась калачиком рядом на диване, поджав коленки к груди.

Сёма горячим шёпотом поблагодарил Оксану Романовну за неоценимую помощь, и та с неохотой удалилась. Ясно было, что ей очень нравилось чувствовать себя спасительницей жертвы преступления.

Сама жертва, когда за соседкой захлопнулась дверь, пошевелилась и села, спустив с дивана тонкие смуглые ноги в неизменных шерстяных носках. Поправила халат, проворно переплела косу и уставилась на оперов с обычным непроницаемым выражением лица. Сынишка её уже вовсю сопел, убаюканный Успенским, машинально отметил Сёма. Слава богу.

— В больницу, может, для освидетельствования? — нерешительно предложил он, заранее зная ответ.

Айога отрицательно покачала головой, ощупав шею, пересечённую длинной, но уже подсохшей царапиной. Разлепила губы и вымолвила только:

— Не надо.

— Тогда рассказывайте, как всё было, — сурово велел Сёма, усаживаясь на диван рядом с нею. — Не для протокола, для нас, — он оглянулся на Руслана, который тоже устроился на пододвинутом стуле. — Только правду. Протокол потом напишем. Что случилось с вами в душевой?

Айога вздохнула и проговорила с хрипотцой, но свободно:

— Я просто вижу, как всё бывает. Не всегда, но почти. Если ладони приложить, — она выставила перед собой узкие ладони, будто защищаясь.

— Просто, значит, — пробормотал Сёма, ничуть не удивлённый. — Шаманите типа?

У него в голове враз замелькали какие-то картины из приключенческих фильмов: кружащиеся у костра люди, гулкий зов бубна, протяжные песнопения.

Айога так же легко пожала покатыми плечами и проронила:

— Бабушка была. Я — нет. Но я всегда знала, что я такое могу. Потому и уехала из Красного Яра, не хотелось родных… читать. Мы там все — родня. Отец Богдана деньги присылал… присылает, сняла эту комнату.

Сёма что-то такое и предполагал. На зарплату нянечки не шибко разгуляешься, кто-то должен был матери-одиночке помогать. Он намеревался было спросить, кто этот отец, но сдержался, к делу это отношения явно не имело. Ну, кто-то из тамошних таёжных шишек, председатель леспромхоза какой-нибудь или замглавы района, мало ли. Помог девке отправиться в город от греха.

— Окей, — неловко кивнул Сёма. — А почему сразу не признались? Я же спрашивал! — закончил он даже с некоторой обидой, вспомнив, как Айога стояла на коленях в душевой и притворялась, что моет окровавленные полы.

Она чуть потупилась, глянула искоса:

— Вы бы всё равно не поверили. Так проще.

— Во-первых, поверил бы, — проворчал Сёма. — Я, знаете ли, чего только в этой жизни не видел, — он опять вспомнил про рисунки, процарапанные на стенах. — Во-вторых, «проще» — это как? Проще заявиться к этому козлине и уговаривать его на явку с повинной? — он чувствовал, что снова начинает закипать. — Тупость же несусветная!

Айога ещё сильнее понурилась и ничего не ответила.

— Она за неё расплатилась, — подал голос Руслан. Девушка и Сёма удивлённо на него посмотрели, и Айога наконец прошептала:

— Спасибо вам.

Оба опера поняли, что благодарит она не за слова поддержки, а за меткий выстрел из окна.

— Не за что, — ровно отозвался Руслан. — Это наша работа.

— Ладно, — с очередным вздохом заключил Сёма. — Теперь давайте сочинять протокол.

Официальная версия событий, изложенная в подписанном Айогой протоколе, выглядела так: она случайно заметила Соколова выходившим из душевой перед тем, как был найден труп потерпевшего Сидоренко, испугалась, ничего не сообщила милиции. Соколов, видимо, тоже её заметил, потому что затащил в свою комнату, встретив в коридоре, и принялся угрожать. Тут пришли милиционеры, Соколов утратил душевное равновесие (этим оборотом Сёма даже возгордился) и попытался взять Айогу в заложницы неизвестно с какой целью, уйти бы ему всё равно не удалось. Находясь у него в руках под угрозой ножа, она услышала выстрел, Соколов разжал руки, выпустил её и упал навзничь. Тут и она потеряла сознание и как её уводили из его комнаты — не помнит.

— С моих слов записано верно, мною прочитано, дата, подпись с расшифровкой, — деревянным голосом отбарабанил Сёма привычную формулу и напоследок с нажимом добавил: — Если вы нам так уж благодарны, не вздумайте никуда скрыться, вы нас подставите, — он оглянулся на молчавшего Руслана. — По крайней мере, до окончания следствия. Нас сейчас тягать будут ого-го как.

Айога посмотрела на них недоумённо, а потом так замотала головой, что её чёрная блестящая коса опять рассыпалась.

— Вы что! Нет, конечно, я не уеду!

И Сёма с облегчением понял, что она не врёт.

* * *

Когда оба опера вывалились из подъезда на улицу, там уже вовсю светили фонари и луна. Хороший такой минус пощипывал скулы. Жрать хотелось неимоверно. Сёма с тоской вспомнил про жареную кету на сковороде у Анциферовых, поднял воротник кожанки и резво припустил к своей вишнёвой Детке, терпеливо дожидавшейся у обочины. Аллилуйя, он сообразил на ней приехать!

Пока прогревался ровно рокочущий мотор, оба молчали. Наконец Сёма сказал:

— Надеюсь, она не исчезнет.

— Пообещала же, — уверенно заявил Руслан и в свою очередь спросил: — Если меня не попрут из органов, ну… — он на миг запнулся, — ты будешь ещё со мной работать?

При свете приборной панели Сёма близко посмотрел в его тревожные серые глаза и негромко ответил:

— Вот именно — работать. Рус, тут не война. Но… да, буду.

Ему показалось, что при этих словах Руслан облегчённо вздохнул. Но, может быть, это ему действительно показалось.

— Тебе понравилась эта Айога Кимонко, — неожиданно для себя с уверенностью выпалил он и, не дожидаясь ответа, тронул Детку с места. — Ладно, погнали, разживёмся где-нибудь пиццей на вынос — и к Гризли. Коньяк пьянствовать и безобразия нарушать, — он наконец усмехнулся, глянув на озадаченную физиономию Руслана. — Поехали.